Неточные совпадения
Ну, слушай историю: ровно на третий
день после
убийства, поутру, когда они там нянчились еще с Кохом да Пестряковым, — хотя те каждый свой шаг доказали: очевидность кричит! — объявляется вдруг самый неожиданный факт.
А про
убийство подтверждает прежнее: «Знать не знаю, ведать не ведаю, только на третий
день услыхал».
— Да про
убийство это я и прежде твоего слышал и этим
делом даже интересуюсь… отчасти… по одному случаю… и в газетах читал! А вот…
Он одно
дело, прошлого года, такое об
убийстве разыскал, в котором почти все следы были потеряны!
— Вам следует подать объявление в полицию, — с самым деловым видом отвечал Порфирий, — о том-с, что, известившись о таком-то происшествии, то есть об этом
убийстве, — вы просите, в свою очередь, уведомить следователя, которому поручено
дело, что такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их выкупить… или там… да вам, впрочем, напишут.
— Да; черт его принес теперь; может быть, расстроил все
дело. А заметил ты, что он ко всему равнодушен, на все отмалчивается, кроме одного пункта, от которого из себя выходит: это
убийство…
— Ведь он теперь это
дело… ну, вот, по этому
убийству… вот вчера-то вы говорили?.. ведет?
Он сам это все передавал слово в слово Софье Семеновне, которая одна и знает секрет, но в
убийстве не участвовала ни словом, ни
делом, а, напротив, ужаснулась так же, как и вы теперь.
— Так вот-с, — тихо журчавшим мягким басом говорил следователь, — обеспокоил я вас, почтенный Клим Иванович, по
делу о таинственном
убийстве клиентки вашей…
— Странный вопрос, — пробормотал Самгин, вспоминая, что местные эсеры не отозвались на
убийство жандарма, а какой-то семинарист и двое рабочих, арестованные по этому
делу, вскоре были освобождены.
Он был с нею в Государственной думе в тот
день, когда там слушали запрос об
убийствах рабочих на Ленских промыслах.
Затем он снова задумался о петербургском выстреле; что это: единоличное выступление озлобленного человека, или народники, действительно, решили перейти «от слов к
делу»? Он зевнул с мыслью, что террор, недопустимый морально, не может иметь и практического значения, как это обнаружилось двадцать лет тому назад. И, конечно,
убийство министра возмутит всех здравомыслящих людей.
— Из этого
дела можно состряпать уголовный процесс с политической подкладкой, и на нем можно хапнуть большие деньги. Я — за то, чтоб разворовали деньги и — успокоились. Для этого необходимо, чтоб Безбедов сознался в
убийстве. Как вы думаете — был у него мотив?
«Прожито полжизни. Почему я не взялся за
дело освещения в печати
убийства Марины? Это, наверное, создало бы такой же шум, как полтавское
дело братьев Скритских, пензенское — генеральши Болдыревой,
дело графа Роникер в Варшаве… «Таинственные преступления — острая приправа пресной жизни обывателей», — вспомнил он саркастическую фразу какой-то газеты.
— Мой вопрос — вопрос интеллигентам вчерашнего
дня: страна — в опасном положении. Массовое
убийство рабочих на Ленских промыслах вновь вызвало волну политических стачек…
В другой раз он попал на
дело, удивившее его своей анекдотической дикостью. На скамье подсудимых сидели четверо мужиков среднего возраста и носатая старуха с маленькими глазами, провалившимися глубоко в тряпичное лицо. Люди эти обвинялись в
убийстве женщины, признанной ими ведьмой.
Через несколько
дней Самгин убедился, что в Москве нет людей здравомыслящих, ибо возмущенных
убийством министра он не встретил. Студенты расхаживали по улицам с видом победителей. Только в кружке Прейса к событию отнеслись тревожно; Змиев, возбужденный до дрожи в руках, кричал...
Так и оказалось. Тагильский, расстегнув визитку, обнаружив очень пестрый жилет и засовывая салфетку за воротник, сообщил, что командирован для наблюдения за следствием по
делу об
убийстве Зотовой.
«Да, эта бабища внесла в мою жизнь какую-то темную путаницу. Более того — едва не погубила меня. Вот если б можно было ввести Бердникова… Да, написать повесть об этом
убийстве — интересное
дело. Писать надобно очень тонко, обдуманно, вот в такой тишине, в такой уютной, теплой комнате, среди вещей, приятных для глаз».
Он сильно изменился в сравнении с тем, каким Самгин встретил его здесь в Петрограде: лицо у него как бы обтаяло, высохло, покрылось серой паутиной мелких морщин. Можно было думать, что у него повреждена шея, — голову он держал наклоня и повернув к левому плечу, точно прислушивался к чему-то, как встревоженная птица. Но острый блеск глаз и задорный, резкий голос напомнил Самгину Тагильского товарищем прокурора, которому поручено какое-то особенное расследование темного
дела по
убийству Марины Зотовой.
— Ты — глуп, Дронов, — возразил Тагильский, как будто трезвея, и, ударяя ладонью по ручке кресла, продолжал: — Если рядом со средневековым процессом об
убийстве евреями воришки Ющинского, убитого наверняка воровкой Чеберяковой, поставить на суде
дело по
убийству Зотовой и привлечь к нему сначала в качестве свидетеля прокурора, зятя губернатора, — р-ручаюсь, что означенный свидетель превратился бы в обвиняемого…
«А может быть, Безбедова тоже убили, чтоб он молчал о том, что знает? Может быть, Тагильский затем и приезжал, чтобы устранить Безбедова? Но если мотив
убийства — месть Безбедова, тогда
дело теряет таинственность и сенсацию. Если б можно было доказать, что Безбедов действовал, подчиняясь чужой воле…»
Мы считали
убийства и уголовные
дела, сравнивали с хорошими известиями… хотелось узнать, куда это все стремится и что с нами самими, наконец, будет.
Дело Виктора Васильича по
убийству артистки Колпаковой должно было разбираться в летнюю сессию узловского окружного суда.
Если под революцией понимать совершаемые в известный исторический
день насилия,
убийства, кровопролития, если понимать под ней отмену всех свобод, концентрационные лагеря и пр., то желать революции нельзя и нельзя ждать от нее явления нового человека, можно только при известных условиях видеть в ней роковую необходимость и желать ее смягчения.
Мы слышали, как обвинение само засвидетельствовало, что до самого последнего
дня, до сегодня, до
дня суда, колебалось обвинить подсудимого в полной и совершенной преднамеренности
убийства, колебалось до самого этого рокового „пьяного“ письма, представленного сегодня суду.
И таков ли, таков ли был бы я в эту ночь и в эту минуту теперь, сидя с вами, — так ли бы я говорил, так ли двигался, так ли бы смотрел на вас и на мир, если бы в самом
деле был отцеубийцей, когда даже нечаянное это
убийство Григория не давало мне покоя всю ночь, — не от страха, о! не от одного только страха вашего наказания!
А я отвечу на это, что уж если замыслил такое
убийство, да еще по плану, по написанному, то уж наверно бы не поссорился и с приказчиком, да, может быть, и в трактир не зашел бы вовсе, потому что душа, замыслившая такое
дело, ищет тишины и стушевки, ищет исчезновения, чтобы не видали, чтобы не слыхали: „Забудьте-де обо мне, если можете“, и это не по расчету только, а по инстинкту.
Приходит
день замышленного Смердяковым
убийства, и вот он летит с ног, притворившись, в припадке падучей болезни, для чего?
Наконец председатель объявил к слушанию
дело об
убийстве отставного титулярного советника Федора Павловича Карамазова — не помню вполне, как он тогда выразился.
Но было ли, было ли это
убийство в самом
деле, взываю я к вам снова и снова из глубины души моей!
На другой же
день после
убийства нашли его на дороге, при выезде из города, мертво пьяного, имевшего в кармане своем нож, да еще с запачканною почему-то в крови правою ладонью.
Он участвовал в
убийстве Павла, будучи молодым семеновским офицером, и потом был замешан в непонятное и необъясненное
дело Сперанского в 1812 году.
После
убийства Александра II, с марта 1881 года, все московское дворянство носило год траур и парикмахеры на них не работали. Барские прически стали носить только купчихи, для которых траура не было. Барских парикмахеров за это время съел траур. А с 1885 года французы окончательно стали добивать русских мастеров, особенно Теодор, вошедший в моду и широко развивший
дело…
В нашей семье нравы вообще были мягкие, и мы никогда еще не видели такой жестокой расправы. Я думаю, что по силе впечатления теперь для меня могло бы быть равно тогдашнему чувству разве внезапное на моих глазах
убийство человека. Мы за окном тоже завизжали, затопали ногами и стали ругать Уляницкого, требуя, чтобы он перестал бить Мамерика. Но Уляницкий только больше входил в азарт; лицо у него стало скверное, глаза были выпучены, усы свирепо торчали, и розга то и
дело свистела в воздухе.
Когда я кончил читать, умные глаза Андрусского глядели на меня через стол. Заметив почти опьяняющее впечатление, которое произвело на меня чтение, он просто и очень объективно изложил мне суть
дела, идеи Нечаева,
убийство Иванова в Петровском парке… Затем сказал, что в студенческом мире, куда мне придется скоро окунуться, я встречусь с тем же брожением и должен хорошо разбираться во всем…
В это время в тюрьме содержалась также женщина свободного состояния Гаранина, подозреваемая в
убийстве мужа; она тоже сидела в темном карцере и получала горячую пищу через два
дня в третий.
Дела об
убийствах тянутся страшно долго.
Если бы можно было не считать побегов, то половина всех
дел относилась бы к
убийствам.
Началось
дело о побеге, заглянули в статейный список и вдруг сделали открытие: этот Прохоров, он же Мыльников, в прошлом году за
убийство казака и двух внучек был приговорен хабаровским окружным судом к 90 плетям и прикованию к тачке, наказание же это, по недосмотру, еще не было приведено в исполнение.
Не кончено даже еще только что рассказанное мною
дело об
убийстве аинских семейств: «
Дело об
убийстве аинов решено военно-полевым судом, и 11 человек обвиняемых ссыльнокаторжных казнены смертною казнью, о решении же военно-полевого суда по отношению к остальным пяти подсудимым полицейскому управлению неизвестно.
Наибольшее число
дел в 1889 г. дали побеги — 70 %, затем
убийства и вообще прикосновенность к
убийству — 14 %.
«Торговое
дело» и «Торгово-комиссионный склад» — так называется эта скромная лавочка в сохранившихся у меня печатном и рукописном прейскурантах — принадлежит ссыльнопоселенцу Л., бывшему гвардейскому офицеру, осужденному лет 12 тому назад Петербургским окружным судом за
убийство.
Не один раз спрашивала Авгарь про
убийство отца Гурия, и каждый раз духовный брат Конон отпирался. Всю жизнь свою рассказывал, а этого не признавал, потому что очень уж приставала к нему духовная сестра с этим Гурием. Да и
дело было давно, лет десять тому назад.
Сначала эти разговоры об
убийстве старца очень волновали Домнушку, а потом она как-то привыкла к ним и сама начала подозревать, что
дело нечисто и что от Артема все станется.
Слишком долго рассказывать преступление этого парня; оно же и не идет к
делу. [Лицейский врач Пешель обозначен в рукописи Пущина только буквою «П.». Лицейский служитель Сазонов за два года службы в Лицее совершил в Царском Селе 6 или 7
убийств.]
Марта 12. [Знаменательный]
день. [Знаменательный
день — годовщина воцарения Александра I после
убийства его отца Павла I.]
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, —
дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где
убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил».
— У вас есть
дело об
убийстве крестьянином Ермолаевым жены своей? — спросил его прямо Вихров.
Я даже помню, как он судился по
делу о сокрытии
убийства, как его дразнили за это фофаном и как он оправдывался, говоря, что «одну минуточку только не опоздай он к секретарю губернского правления — и ничего бы этого не было».